ФИЛИПП ДЕ КОММИН

МЕМУАРЫ.

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ

ГЛАВА I

В этот сезон(1) герцог Бургундский отправился завоевать область Гельдерн в связи с тяжбой, которая достойна того, чтобы о ней поведать, дабы показать, сколь всемогущ господь.

Был тогда молодой герцог Гельдернский по имени Адольф(2), женатый на одной из дочерей из дома Бурбонов, сестре монсеньора Пьера де Бурбона(3), что живет и ныне; а женился он на ней в доме Бургундского герцога, почему и пользовался некоторым его благоволением.

Он совершил страшный поступок: однажды вечером схватил своего отца, когда тот собирался идти спать, провел его босым в очень холодную пору пять немецких лье, заключил в подвал башни, куда почти совсем не проникал свет, кроме как через слуховое окошко, и продержал его там пять лет(4); из-за этого вспыхнула война между герцогом Клевским, на сестре которого был женат плененный герцог, и этим молодым герцогом Адольфом. Герцог Бургундский несколько раз пытался их примирить, но безуспешно. В конце концов к этому приложили руку папа и император, и герцогу Бургундскому было велено любыми средствами освободить герцога Арнольда из тюрьмы. Он так и сделал, ибо молодой герцог не осмелился ему отказать, видя, сколь многие важные лица вмешались в это дело, и боясь герцога Бургундского. Я несколько раз видел, как они спорили в зале на заседании большого совета и как добрый старик вызывал своего сына на поединок. Герцог Бургундский очень хотел их примирить, испытывая симпатию к молодому. Последнему был предложен пост губернатора, или управителя, области Гельдерн со всеми доходами, за исключением маленького городка Граве, лежащего близ Брабанта, который вместе с доходами от него должен был остаться у отца, который получил бы еще и 3 тысячи флоринов пенсии. Таким образом, у отца остался бы доход в 6 тысяч флоринов и титул герцога, как и положено. Вместе с другими, более опытными людьми меня отправили передать это предложение молодому герцогу, который ответил, что предпочел бы бросить своего отца вниз головой в колодец, с тем чтобы и его самого сбросили туда же, нежели заключать такое соглашение, ибо его отец пробыл герцогом 44 года — так пора уже и ему стать герцогом; но что он охотно даст ему 3 тысячи флоринов в год при условии, что он никогда более не появится в герцогстве. Он наговорил еще много другого, столь же безрассудного.

Случилось это как раз тогда, когда король захватил Амьен к герцога Бургундского, находившегося с теми двумя, о которых я рассказываю, в Дуллане. Озабоченный своим положением, герцог поспешил в Эден и забыл об этом деле. Тогда молодой герцог, переодевшись французом, бежал в сопровождении одного спутника в свои земли. Переправляясь через реку возле Намюра, он заплатил переправу один флорин. Его заприметил некий священник, у которого зародились подозрения, и он переговорил об этом с извозчиком. Тот всмотрелся пристально в лицо того, кто заплатил флорин, и узнал его; его схватили и отвезли в Намюр, где он и пробыл в заключении до смерти герцога Бургундского, пока его не освободили гентцы(5). Они хотели его женить на той, которая впоследствии стала герцогиней Австрийской(6), и повели с собой в Турне; там он, лишенный охраны, был злодейски убит — господь, видимо, не счел его пребывание в тюрьме достаточным отмщением за оскорбление, нанесенное им отцу.

Отец его умер еще до кончины герцога Бургундского, когда сын находился в тюрьме; умирая, он ввиду неблагодарности сына оставил все наследство герцогу Бургундскому. Воспользовавшись этой распрей, герцог Бургундский в то время, о котором я говорю, завоевал герцогство Гельдерн, хотя и встретил там сопротивление. Ведь он был могуществен, а с королем у него было заключено перемирие; и владел он им до самой смерти, а наследники его еще и по сей день его держат, и так будет, пока угодно богу. А рассказал я об этом, как предупреждал вначале, чтобы показать, что подобные жестокости и злодеяния не остаются безнаказанными.

Присоединив к своей державе это герцогство, герцог вернулся в свои земли, преисполненный гордости; и он решил вмешаться в германские дела, поскольку император был не из храбрых и терпел что угодно, лишь бы не вводить себя в расходы, к тому же один, без помощи других сеньоров Германии, он был бессилен. Поэтому герцог продлил перемирие с королем. Некоторым из советников короля казалось, что не следует продлевать перемирия и предоставлять герцогу столь большие выгоды. Это им подсказывал обычный здравый смысл, но, будучи неискушенными людьми, они не понимали сути дела. Но были другие(7), лучше их разбиравшиеся в ситуации и более осведомленные, так как сами принимали участие в этом деле, и они предложили королю, нашему повелителю, смело идти на это перемирие и позволить герцогу столкнуться с немцами, которые невероятно многочисленны и могущественны. Они говорили следующее: "Как только герцог возьмет один город или закончит одну войну, он начнет другую, поскольку такой уж он человек, что никогда не удовлетворится чем-то одним (и этим он отличался от короля, ибо чем больше впутывался, тем сильнее запутывался), и лучший способ ему отомстить — предоставить свободу действий и сначала даже немного помочь, чтобы не вызвать никаких подозрений насчет в можности нарушения перемирия; ведь при размерах и могущестае Германии он неизбежно вскоре истощит свои силы и потерпит полное поражение, ибо, поскольку император — человек не большой доблести, князья империи сами организуют отпор". В концов так и случилось.

В связи со спором двух претендентов на епископский престол Кёльне, один из которых был братом ландграфа Гессенского, а другой — родственником пфальцграфа Рейнского(8), герцог Бургундский принял сторону родственника пфальцграфа и попытался силой по садить его на этот престол, надеясь получить за это кое-какие крепости. В 1474 году он осадил Нейс, возле Кёльна. А там находился ландграф Гессенский с войском. У герцога было столько замыслов что он не знал, за что взяться в первую очередь, ибо он хотел, чтобы в это же время во Францию переправился король Эдуард Английский, у которого была большая армия, готовая выступить по первому же требованию герцога.

Он очень торопился покончить со своими делами в Германии, а именно: хорошо укрепить Нейс, если бы он был взят, и еще одну или две крепости выше Кёльна, благодаря чему Кёльн бы тогда сдался; затем подняться вверх по Рейну до графства Феррета, принадлежавшего тогда еще ему, и, таким образом, овладеть всем Рейном вплоть до Голландии, а на Рейне ведь больше укрепленных городов и замков, чем в любом королевстве христианского мира, кроме Франции.

Перемирие с королем было заключено на шесть месяцев, и большая часть срока уже прошла. Король предлагал еще продлить его, дабы герцог спокойно мог действовать в Германии, но тот не пошел на это, так как дал обещание англичанам,

Я не касался бы событий под Нейсом, поскольку это не связано с моими воспоминаниями,— меня ведь там не было,— но я вынужден упомянуть об этом из-за всего, что с этим связано. В городе Нейсе разместились ландграф Гессенский и многие его родственники и друзья, числом до 1800 всадников, как мне говорили, и это все были доблестные люди, что они и доказали; были также пехотинцы — столько, сколько требовалось. Ландграф был братом того епископа, который был избран, и представлял партию, враждебную другому епископу, которого поддерживал герцог Бургундский.

Таким образом, в 1474 году герцог Бургундский осадил Нейс. У него была самая прекрасная армия, какую ему только приходилось иметь, особенно по части конницы. Ибо для осуществления некоторых своих замыслов в Италии он набрал несколько тысяч итальянских кавалеристов, и хороших и плохих, а их предводителем был граф де Кампобассо(9) из Неаполитанского королевства, человек вероломный и очень опасный; среди них был также Джакомо Галеотто, дворянин из Неаполя, человек очень благородный и некоторые другие, которых я ради краткости не называю. Еще он располагал англичанами, очень хорошими воинами, числом до трех тысяч, и множеством собственных подданных на хороших лошадях, хорошо вооруженных, весьма опытных в военном деле, а также очень большой и мощной артиллерией. Все было наготове, чтобы соединиться с англичанами, которые собирали силы, чтобы поскорее высадится на континенте.

Но дело затягивалось, поскольку король Английский не мог принять такой поход, не собрав парламента, который равнозначен штатам и является учреждением справедливым и священным; 6лагодаря ему короли становятся сильнее, и им лучше служат, если только они его собирают в подобных случаях. Собрав сословия, они объявляют им свое намерение и просят у своих подданных средств — будь то, на экспедицию во Францию или в Шотландию или на другие подобные предприятия; ибо в Англии не взимаются никакие налоги и сословия охотно и щедро помогают королю, особенно при экспедициях во Францию. Прибегают к этой практике английские короли еще и тогда, когда хотят получить деньги и делают вид, будто собираются идти в Шотландию и набирают армию. А чтобы собрать большую сумму, они выдают жалованье лишь за три месяца и возвращаются во дворец, хотя денег получили на год. Король Эдуард часто прибегал к подобной практике.

Армия была подготовлена за год. Об этом сообщили герцогу Бургундскому, который в начале лета отправился к Нейсу, полагая, что он за несколько дней введет своего человека во владение Кёльном и приобретет ряд крепостей вроде Нейса и других, дабы добиться тех целей, о которых я Вам говорил.

Я полагаю, что здесь не обошлось без вмешательства всевышнего, с состраданием взиравшего на наше королевство,— ведь у герцога была столь большая армия, уже приобретшая за несколько лет опыт военных действий в королевстве, что с ней никто не вступал в бой и некому было померяться силами в открытом поле — от нее лишь охраняли города. Но верно и то, что здесь достойно проявил себя король, который не желал ничем рисковать; и поступал он так не только из страха перед герцогом Бургундским, но и из опасения, что в его королевстве подданные выйдут из повиновения, если только ему случится проиграть сражение. Ибо он считал, что не все, кто ему служит, благонамеренны, особенно гранды. И он, если уж говорить откровенно, много раз мне замечал, что хорошо знает, чего стоят его подданные, и проверит их, коли дела пойдут плохо. А поэтому, когда герцог Бургундский вступил на территорию королевства, он приказал лишь хорошо укрепить крепости на его пути. Таким образом, армия герцога Бургундского в короткий срок распалась сама по себе, и король при этом ничем не рисковал, проявив истинную дальновидность.

А если бы к тем силам герцога Бургундского, о которых я говорил, присоединилась бы еще армия короля Английского в самом начале кампании, что, без всякого сомнения, случилось бы, не соверши герцог Бургундский ошибки и не задержись с таким упрямством по Нейсом, то нашему королевству наверняка пришлось бы очень тяжело. Ибо никогда еще король Английский не переправлял разом столь сильной и хорошо подготовленной к войне армии, как в то время о котором я говорю. Все без исключения крупные сеньоры Англии были в ней. Она, может быть, насчитывала 1500 кавалеристов (а для англичан это великое дело), хорошо снаряженных и с большим сопровождением, а также 14 тысяч конных лучников, с луками и стрелами, и достаточно пехотинцев, обслуживающих войско. Во всей армии не было ни одного пажа(10). А кроме того, король Английский должен был высадить 3 тысячи человек в Бретани, чтобы соединиться с армией герцога. Я видел два письма, написанных рукой монсеньора д'Юрфе, обершталмейстера Франции, в то время служившего герцогу Бретонскому, одно адресованное королю Англии, а другое — монсеньору Гастингсу, в которых, между прочим, говорилось, что герцог Бретонский благодаря своим сторонникам сможет за один месяц добиться такого успеха, какого армии англичан и герцога Бургундского, как бы они ни были сильны, не добьются и за шесть. Уверен, что так бы и случилось, если бы события продлились дольше. Но господь, всегда любивший это королевство, распорядился иначе, о чем я ниже скажу. Письма же, о которых я говорил, были куплены королем, нашим повелителем,— да помилует его господь — у одного английского секретаря за 60 марок серебром.

ГЛАВА II

Герцог Бургундский завяз под Нейсом (как я Вам сказал), и обстоятельства складывались для него гораздо менее удачно, чем он предполагал. Жители Кёльна, расположенного в четырех лье выше по Рейну, ежемесячно тратили 1000 флоринов золотом на содержание армии из страха перед герцогом Бургундским; вместе с другими городами, что выше их по Рейну, они выставили 15 или 16 тысяч пехотинцев, расположившихся с мощной артиллерией напротив герцога Бургундского на другом берегу Рейна, и срывали доставку припасов ему, которые шли по воде из Гельдерна, вверх по течению реки, обстреливая суда из пушек.

Император и имперские князья-выборщики(11), собравшиеся, чтобы обсудить этот вопрос, постановили набрать армию, к чему их подталкивал наш король, направив им несколько посланий. А они отрядили к нему кельнского каноника из Баварского дома и еще одного посла, и те отвезли ему письмо, где говорилось, какую армию император намерен создать в случае, если король, со своей стороны, поделает присоединиться к ним. Им удалось получить благоприятный ответ и обещание, что будет выполнено все, о чем они просили, более того — король обещал грамотой за своей печатью как императору, так князьям и городам, что, как только император прибудет и начнет кампанию, он пришлет ему 20 тысяч человек под командованием монсеньора де Крана и Салазара. Таким образом, в Германии была подготовлена армия, которая была удивительно большой - столь большой, что даже невероятно. Ибо все князья Германии, и светские и духовные, и епископы, и все общины прислали людей, и все помногу. Мне рассказывали, что небогатый епископ Мюнстерский, епархия которого находится рядом с Нейсом, привел 6 тысяч пехотинцев и 1400 конников, одетых в зеленое, а также 1200 повозок.

Император потратил семь месяцев на сбор армии и к концу срока встал в полулье от герцога Бургундского. Как мне рассказывали некоторые из людей герцога Бургундского, армия короля Англии и герцога, вместе взятые, не составляли и трети той, о которой я говорю, как по числу людей, так и по количеству палаток и шатров. Кроме армии императора, на другом берегу реки прямо напротив герцога Бургундского стояла еще и та армия, о которой я говорил(12), и она доставляла много хлопот его войску, срывая снабжение.

Как только император и князья империи появились перед Нейсом, они послали к королю пользовавшегося у них большим авторитетом доктора по имени Геслер(13), ставшего впоследствии кардиналом, который стал добиваться, чтобы король выполнил свое обязательство и отправил 20 тысяч человек, как обещал, иначе немцы вступят в переговоры. Король его всячески обнадежил, подарил 400 экю и отправил вместе с ним к императору одного человека по имени Жан Тьерселен, сеньор де Бросс. Однако доктор Геслер уехал недовольный.

Достойно удивления, какие переговоры шли во время этой осады, ибо король старался заключить мир с герцогом Бургундским или хотя бы продлить перемирие, чтобы не дать высадиться англичанам. Король Англии, со своей стороны, старался изо всех сил заставить герцога Бургундского уйти из-под Нейса, дабы тот выполнил свое обещание и помог ему, не теряя времени, вести войну в нашем королевстве. По этому поводу дважды приезжал послом сеньор Скейлз(14) и, племянник коннетабля, очень приятный рыцарь, и некоторые другие.

Герцог же Бургундский не двигался с места — господь помутил его ум и рассудок, ибо всю свою жизнь он стремился к тому, что бы англичане высадились во Франции, а теперь, когда они были готывы и все складывалось благоприятно как в Бретани, так и в других местах, он упрямо продолжал добиваться невозможного.

При императоре был легат апостолического престола(15), и он каждый день бывал то в одном лагере, то в другом, обсуждая условия мирного договора; был там, кажется, и король Дании(16), который остановился в небольшом городке недалеко от Нейса, и он также добивался мира. Таким образом, герцог Бургундский мог бы с почетом выйти из положения и отправиться навстречу королю Англии. Но он не сумел этого сделать и оправдывался перед англичанами, ссылаясь на то, что якобы была бы попрана его честь, если бы ушел; приносил он и другие убогие извинения. Но это были уже те англичане, что жили во времена его отца и участвовали в былых войнах во Франции, а совсем другие, не сведущие во французских делах. Поэтому герцог поступал неумно, если намеревался пользоваться их помощью в будущем; ему нужно было бы с самого начал руководить ими шаг за шагом.

Пока он упорствовал, ему в двух или трех местах объявили войну. Одну начал живший доселе с ним в мире герцог Лотарингский который послал ему под Нейс вызов(17); а побудил его к этому монсеньор де Кран, желавший, чтобы он помог королю, который не преминул пообещать герцогу сделать его могущественным человеком Он без промедления начал действовать и произвел большие опустошения в герцогстве Люксембург; была снесена крепость Пьерфор, расположенная в двух лье от Нанси, на земле герцогства Люксембург.

Более того, король и некоторые из его советников добились заключения на 10 лет союза между швейцарцами и такими городами в верховьях Рейна, как Базель, Страсбург и другие, которые ранее враждовали друг с другом. И был еще заключен мир между герцогом Сигизмундом Австрийским и швейцарцами, поскольку герцог Сигизмунд хотел вернуть себе графство Феррета, которое он заложил герцогу Бургундскому за 100 тысяч рейнских флоринов(18). Они договорились обо всем, кроме одного вопроса, спорного между швейцарцами и герцогом Сигизмундом: швейцарцы хотели проходить с оружием через четыре города графства Феррета в любое время. Этот вопрос был вынесен на суд короля, и он рассудил в пользу швейцарцев. Из всего сказанного Вы можете понять, какие козни король тайно строил против герцога Бургундского.

Как все это было решено — так и исполнено: в одну прекрасную ночь схватили мессира Пьера д'Аршамбо, губернатора герцога Бургундского в области Феррета, а с ним и его 800 кавалеристов; их всех отпустили на волю, ни к чему не обязывая, а его самого отвели в Базель, где устроили над ним суд за разные злоупотребления и насилия, совершенные им в области Феррета. В итоге ему отрубили голову, а вся область Феррета оказалась в руках герцога Сигизмунда Австрийского; швейцарцы же начали войну в Бургундии и захватили Бламон, принадлежавший маршалу Бургундскому из дома Нефшателей. Бургундцы пришли ему на помощь, но были разбиты. Швейцарцы, сильно опустошив область, вернулись в свои края.

ГЛАВА III

Срок перемирия между королем и герцогом Бургундским истек, и король об этом очень сожалел, так как предпочел бы продлить его. Однако, видя, что это невозможно, король отправился осаждать маленький, но хорошо укрепленный замок, называвшийся Троншуа, и была это в 1475 году в начале лета, когда стояла прекрасная погода. Замок был взят приступом за несколько часов. А на следующий день король отправил меня переговорить с теми, кто сидел в Мондидье. Они вышли за ворота со своим имуществом, оставив город нам. На другой день я поехал на переговоры в Руа вместе с адмиралом бастардом Бурбонским, и подобным же образом мне был сдан и этот город, ибо у него не было никакой надежды на помощь, но, если бы герцог был в этих краях, его жители бы не сдались. Несмотря на наше обещание, оба города были, однако, сожжены.

Оттуда король отправился на осаду Корби, где его уже ждали; там мы вырыли прекрасные апроши, и артиллерия короля вела обстрел в течение трех дней. В городе находились монсеньор де Конте и некоторые другие, они и сдали его, выйдя со всем своим имуществом. Два дня спустя несчастный город был разграблен и со всех концов подожжен, как и два первых. После этого король задумал увести армию, надеясь, что герцог Бургундский пойдет на перемирие ввиду своего тяжелого положения. Но одна женщина, которую я хорошо знаю (называть ее не стану, поскольку она еще жива), написала королю, чтоб он направил своих людей в Аррас, и король поверил ей, поскольку она была женщиной уважаемой. Я отнюдь не хвалю ее поступок, и ее никто к этому не принуждал. Король направил туда монсеньера адмирала бастарда Бурбонского в сопровождении большого числа людей, и они сожгли много городов, начиная от Абвиля и кончая Аррасом. Жители Арраса, долгое время не знавшие бедствий и преисполненные великой гордыни, заставили бывших в их городе военных выступить из города против людей короля. Но число их было недостаточно, чтоб сразиться с королевскими людьми, и они были отбиты столь энергично, что множество их погибло и попало в плен, в том числе и все их предводители — мессир Жак де Сен-Поль, брат коннетабля, сеньор де Конте, сеньор де Каранси и другие, а среди них оказались и люди, очень близкие той даме, которая была причиной этого события, и понесла эта дама большие потери.

Но король со временем из уважения к ней возместил убытки.

Именно тогда король послал к императору Жана де Тьерселена, сеньора де Бросса, дабы постараться не допустить его соглашения с герцогом Бургундским и принести извинения за то, что он не послал кавалерию, как обещал, и заверить в том, что он сделает это и будет продолжать действовать против герцога и наносить ему большой урон на границах Пикардии и Бургундии. А кроме этого, он сделал новое предложение, состоявшее в том, чтобы они дали взаимное яие не заключать друг без друга ни мира, ни перемирия и что император взял себе все сеньории, которые герцог держал от империи и которые по праву должны ей принадлежать, объявив их конфискованными, а король чтобы взял сеньории, которые герцог держал от короны,— такие, как Фландрия, Артуа, Бургундия и торые другие.

Хотя этот император никогда не отличался доблестью, он, однако, был человеком благоразумным; за свою долгую жизнь он сумел приобрести большой опыт. Переговоры между нами и им затянулись К тому же он устал от войны, хотя она ему ничего и не стоила, ибо все сеньоры Германии участвовали в ней за свой счет, как того требует обычай, когда дело касается всей империи.

И он ответил так: возле одного города в Германии жил медведь который приносил много бед. Три приятеля из этого города, завсегдатаи кабаков, пришли к кабатчику, которому были должны, и попросили еще раз поверить им в долг, сказав, что не пройдет и двух дней, как они все заплатят, ибо поймают медведя, который причинял столько зла, и получат за его шкуру большие деньги, не считая подарков, которыми их осыпят со всех сторон. Хозяин выполнил их просьбу, и, пообедав, они направились туда, где обитал медведь. Приблизившись к берлоге, они неожиданно столкнулись с ним, испугались и бросились бежать. Один взобрался на дерево, другой помчался к городу, а третьего медведь схватил и подмял под себя, сунув морду ему под ухо. Несчастный распластался на земле и притворился мертвым. А у этого зверя нрав таков: когда он видит, что его добыча, будь то человек или животное, недвижима, он ее отпускает, считая мертвой. Так что медведь отпустил этого несчастного, не причинив никакого вреда, и ушел в свою берлогу. Тот, почувствовав себя свободным, поднялся и бросился бежать к городу. Его приятель, сидевший на дереве и видевший это чудо, спустился и устремился за ним, крича ему, чтобы он подождал; тот обернулся и подождал. Подбежав, сидевший на дереве стал заклинать своего приятеля рассказать, что медведь ему нашептал, столь долго держа свою морду у него под ухом, на что тот ответил: «Он сказал мне, чтоб я никогда не торговал шкурой медведя, пока его не убью»(19).

Этой басней император и отплатил королю, не дав никакого иного ответа нашему человеку, словно желал сказать: «Придите сюда, как вы обещали, и давайте убьем, если сможем, этого человека, а тогда и разделим его имущество».

ГЛАВА IV

Вы уже слышали, что мессира Жака де Сен-Поля и других взяли в плен под Аррасом; коннетабля это очень огорчило, ибо мессир был его добрым братом. Но это была не единственная беда, поскольку в то же самое время оказался в плену его сын граф де Русси, герцогский губернатор в Бургундии(20), а кроме того умерла жена коннетабля(21), благородная дама, сестра королевы, пользовавшаяся ее поддержкой и благоволением. А тем временем состоялся сговор против него: Вы уже слышали, что это едва не произошло на ассамблее в Бунине. Никогда после этого коннетабль не чувствовал себя в безопасности и подозрительно относился к обеим сторонам, особенно страшась короля. Ему казалось, что король раскаялся в том, что забрал обратно договор, подписанный в Бувине. Граф де Данмартен и другие со своей кавалерией расположились возле Сен-Кантена и коннетабль боялся их, как своих врагов, и сидел в Сен-Кантене, куда привел 300 пехотинцев из своих земель, не доверяя полностью кавалерии(22).

У него хватало забот, ибо король через нескольких гонцов передал ему, что требует выполнения службы — чтобы он привел войско в Эно и осадил Авен в то время, когда монсеньор адмирал и другой отряд опустошали Артуа, о чем я говорил; и он, напуганный, повиновался. Он простоял под городом несколько дней, расставив сильную охрану ради собственной безопасности, а затем ушел в свои земли и сообщил королю (я сам выслушивал по приказу короля его человека), что он снял осаду потому, что получил достоверное известие о двух людях в своей армии, которые имели от короля поручение его убить; и были представлены столь очевидные доказательства, что невозможно было не поверить и не заподозрить одного из этих двоих в том, что он и рассказал коннетаблю то, о чем должен был бы молчать. Я не хочу никого из них называть и продолжать разговор об этом.

Коннетабль часто посылал людей в войско герцога Бургундского, как я уверен, с целью заставить его отказаться от своей безумной затеи(23). В то же время он посылал людей и к королю, дабы его успокоить и объяснить ему, зачем он направлял посланцев к герцогу, и таким образом поддержать с ним добрые отношения. Иногда он ему сообщал, что у герцога дела идут очень хорошо, чтобы немного припугнуть короля. А сам он так боялся преследования со стороны короля, что упросил герцога прислать ему его брата мессира Жака де Сен-Поля (еще до его пленения, когда тот был под Нейсом), а также сеньора де Фьена и других его родственников, чтобы разместить их с людьми, но не под крестом святого Андрея(24), в Сен-Кантене, и обещал герцогу, что будет держать Сен-Кантен для него и позднее его ему передаст, дав соответствующее обязательство за своей печатью; и герцог на это согласился.

Но когда мессир Жак, сеньор де Фьен и другие его родственники важды подъезжали на одно или два лье к Сен-Кантену, то коннетабль, забывая о своих опасениях, отсылал их обратно. Он поступил к и в третий раз — настолько сильно было его желание оставаться том же положении между королем и герцогом, ибо он обоих так боялся, что только диву даешься. Я знал об этом от нескольких человек и особенно со слов мессира Жака де Сен-Поля, который все это рассказал королю, будучи его пленником, в моем присутствии. Ему было поставлено в большую заслугу то, что он искренно ответил на вопросы короля.

Король спросил его, сколько было у него людей, когда он собирался войти в город. Тот ответил, что в третий раз с ним было 3 тысячи человек. Он спросил также у него, чью сторону он бы держал — короля или коннетабля, если бы имел гораздо больше сил. И мессир Жак де Сен-Поль ответил, что первые два раза он ехал для того, чтобы помочь своему брату, коннетаблю, а в третий раз, поскольку коннетабль дважды обманул его господина и его самого, он, если бы был сильнее, сохранил бы город для своего господина, гецога Бургундского, но не учинил бы никакого насилия над коннетаблем и не сделал бы ничего ему во вред при условии, что тот согласился бы выйти из города по его приказу. Позднее, немного времени спустя, король освободил из тюрьмы мессира Жака де Сен-Поля, дал ему войско и высокую должность и пользовался его услугами вплоть до своей смерти, а причиной тому были его ответы.

Начав рассказыватьо Нейсе, я упомянул — одно за другим - много разных событий, поскольку они произошли в то же самое время; ведь осада длилась целый год. Две вещи окончательно вынудили герцога Бургундского снять осаду: одна — война, которую король начал против него в Пикардии, предав огню три городка и опустошив сельские местности в Артуа и Понтье; а другая — большая и прекрасная армия, которую набрал король Англии по его просьбе и настоянию, чего герцог добивался всю жизнь, мечтая, чтоб она переправилась по сю сторону моря, и только сейчас достигнув своей цели.

Король Англии и все сеньоры его королевства были чрезвычайно недовольны тем, что герцог Бургундский так тянет, и, кроме просьб, они прибегли к угрозам, поскольку понесли большие расходы и потому, что время уходило. Герцог был горд тем, что заставил собраться эту огромную германскую армию(25), в которой участвовало столько князей, прелатов и городов и которая была самой большой на памяти людей — и при их жизни, и гораздо раньше. И даже общими усилиями они не сумели заставить его снять осаду города. Однако эта слава ему дорого обошлась, ибо честь достается тому, кто получает выгоду от войны(26).

Легат, о котором я говорил, все время ходил от одного войска к другому и наконец добился заключения мира между императором и герцогом; и город Нейс был передан в руки этого легата, чтобы он поступил так, как прикажет апостолический престол.

В каком же смятении должен был быть герцог, когда видел, что, с одной стороны, его теснит наш король, начавший против него войну, а с другой — его торопит, угрожая, его друг король Англии и что город Нейс в таком состоянии, что дней через 15 голод затянул бы веревку на шее осажденных горожан (это случилось бы даже через 10 дней, как сказал мне один находившийся там капитан, которого король принял к себе на службу). По этим причинам герцог Бургундский снял осаду(27). И было это в 1475 году.

ГЛАВА V

Следует, однако, рассказать о короле Англии, который держал о армию в Дувре, откуда собирался переправить ее морем в Кале. Армия эта была самой большой, какую только короли Англии переправляли за море, и вся состояла из конницы; по снаряжению и вооружению она была лучшей из всех, которые когда-либо вторгались во Францию, и в ней были все или почти все сеньоры Англии. Она насчитывала 1500 кавалеристов на хороших лошадях, по большей части в латах и богатых одеждах по нашей моде и с большим конным опровождением; 15 тысяч конных лучников с луками и стрелами и множество пешей и другой прислуги, чтобы ставить палатки и шатры, которых было множество, а также обслуживать артиллерию и возводить лагерные укрепления. Во всей армии не было ни одного пажа. Три тысячи человек англичане распорядились направить в Бретань.

Я это уже говорил выше, но повторяю затем, что хочу сказать следующее: если бы господь не помутил разум герцога Бургундского и не пожелал спасти наше королевство, которому он оказал до сих пор больше милостей, чем любому другому, то разве можно было бы поверить в то, что герцог с таким упрямством осаждал бы Нейс, эту сильную и хорошо защищенную крепость, видя, что впервые за всю его жизнь Английское королевство решилось переправить армию по сю сторону моря, и ясно сознавая, что без него ее действия во Франции окажутся тщетными? Ведь если бы он хотел воспользоваться ее помощью, он должен был бы на протяжении всей кампании не терять ее из виду, руководить и наставлять англичан во всем, что необходимо для ведения войны в наших условиях, по эту сторону моря. Ибо когда они приходят к нам в первый раз, то поначалу они удивительно беспомощны и глупы, но в короткий срок они становятся отличными храбрыми воинами.

А он поступил наоборот, и от его действий они чуть голову не потеряли. Что же касается его армии, то она у него была столь побитой, столь жалкой и бессильной, что он не осмеливался ее им показать; ведь он потерял под Нейсом 4 тысячи солдат, среди которых были его лучшие люди. Вот и посмотрите, как господь с ним обошелся, что он все сделал наоборот, хотя все знал и понимал лучше, чем кто другой десять лет назад.

Когда король Эдуард находился в Дувре, готовясь к переправе, герцог Бургундский прислал ему 500 голландских и зеландских барок, плоскодонных и с низкими бортами, приспособленных для перевозки лошадей — их называют скютами(28), и пришли они из Голландии. Но, несмотря на большое число этих и всех тех судов, что сумел готовить сам король Англии, на переправу от Дувра до Кале было затрачено более трех недель.

Так что Вы видите, сколь трудно было королю Англии переправиться во Францию; и если бы король, наш повелитель, был искушен в морских делах так же, как и в сухопутных, король Эдуард никогда бы не переправился, по крайней мере в тот сезон. Но он сам в них почти ничего не понимал, а те, кого он облек военными полномочиями, и того менее. Король Англии затратил три недели на переправу. А вот суда из Э способны взять людей вдвое или втрое больше, чем его небольшие перевозные барки.

До того, как взойти на судно и выйти из Дувра, король Англии послал к нашему королю герольда по прозвищу Подвязка, уроженца Нормандии. Он привез письменный вызов, составленный на прекрасном языке и в изящном стиле (уверен, что англичанин никогда так не напишет), с требованием вернуть ему Французское королевство, которое должно ему принадлежать, дабы он мог восстановить старые вольности для церкви, знати и народа, избавив их от великих тягот и трудов, на которые их обрек король, и с оправданием всего того, что последует в случае отказа,— и все это в обычной для таких посланий форме и манере.

Король лично прочитал это послание, затем в одиночестве удалился в гардеробную и велел позвать герольда, которому сказал, что понимает, что король Англии действует не по своему почину, а побуждаемый герцогом Бургундским и общинами Англии, и что военный сезон уже почти прошел и герцог Бургундский вернется из-под Нейса разбитым и обессилевшим, а что касается коннетабля, который, как ему хорошо известно, имеет с королем Англии какую-то договоренность, поскольку король женат на его племяннице(29), то он его обманет; и, рассказав герольду, сколько благ коннетабль получил от него, добавил: «Он иначе и жить не желает, как только лицемеря и обманывая всех ради своей выгоды». Он привел герольду и разные другие доводы, дабы убедить короля Эдуарда Английского войти с ним в соглашение, и отсчитал ему собственной рукой 300 экю в звонкой монете, пообещав еще 1000, если соглашение состоится. А при народе он подарил ему прекрасную штуку малинового бархата в 30 локтей.

Герольд ответил, что он постарается добиться этого соглашения и верит, что его господин охотно к нему склонится, но что об этом не стоит заводить разговор, пока король Англии не переправится по сю сторону моря. А когда он будет здесь, то пусть пришлют герольда за охранной грамотой для послов, которых следует к нему направить, и обратятся к монсеньеру Говарду или монсеньору Стенли, а также и к нему, дабы они помогли герольду проехать.

Пока король разговаривал с герольдом, в зале собралось много народу, с нетерпением желавшего услышать, что скажет король, и посмотреть, с каким лицом он выйдет из гардеробной. Закончив разговор, король позвал меня и сказал, чтоб я занял герольда до тех пор, пока ему не дадут сопровождения для обратного проезда, дабы никто с ним не вел разговоров, и чтобы я велел выдать ему штуку малинового бархата в 30 локтей. Я так и сделал. А король начал беседовать с некоторыми людьми, рассказывая об этом послании; он отозвал в сторону семерых или восьмерых и дал им его прочитать; лицо у него было спокойное и уверенное, без всяких признаков страха, ибо он был очень рад тому, что сумел договориться с герольдом.

ГЛАВА VI

В связи с этой переправой следует сказать несколько слов о монсеньоре коннетабле, который был очень озабочен тем, как он обошелся с герцогом Бургундским в связи с Сен-Кантеном, и тем, что лишился доверия короля, ибо от коннетабля бежали его главные советники — монсеньор де Жанлис и монсеньор де Муа — и король их уже принял к себе, хотя монсеньор де Муа и продолжал наезжать к коннетаблю. Король всеми силами побуждал коннетабля приехать к нему и предлагал различные вознаграждения за графство Гиз, которое раньше обещал ему(30).

Коннетабль рад был бы приехать, но при условии, что король принесет клятву на кресте святого Лауда Анжерского(31), что не причинит ему никакого зла и не позволит другим это сделать. И, ссылаясь на то, что некогда король принес такую клятву сеньору де Лекену, говорил, что он и ему может ее принести. На это король ответил, что такую клятву он давать никогда не станет, а другую, какую только потребует коннетабль, он даст с удовольствием. Вы сами сможете понять, сколь великое напряжение ума требовалось от короля и коннетабля, коли не проходило и дня в течение определенного времени без переговоров по поводу этой клятвы. И если хорошенько поразмыслить об этом, то сколь же жалкой покажется наша жизнь, если приходится принимать на себя столько трудов и забот, дабы столь часто говорить и писать почти что наперекор своим же мыслям, сокращая свою жизнь.

И если заботы этих двоих, о ком я говорю, были велики, то у короля Англии и герцога Бургундского они были не меньше. Переправа короля Англии в Кале и отход герцога Бургундского из-под Нейса совершились примерно в одно время или, по крайней мере, с разницей в несколько дней. Герцог большими переходами двинулся к Кале, к королю Англии, с очень небольшим эскортом. Свою армию, изрядно побитую, как Вы слышали, он отправил грабить Бар и Лотарингию, дабы она пожила в свое удовольствие и отдохнула. А поступил он так потому, что герцог Лотарингский начал против его войну, послав вызов под Нейс; но это была со стороны герцога Бургундского большая ошибка наряду с прочими, которые он совершил в отношении англичан, ожидавших, что при их высадке он приведет по меньшей мере 2500 хорошо снаряженных кавалеристов и множество других конных и пеших сил, как он обещал им, дабы побудить их высадиться, заверив также в том, что начнет войну во Франции за три месяца до их высадки, чтобы они нашли короля более уставшим и покладистым. Но тут, как Вы слышали, вмешалось провидение.

Король Англии выехал из Кале вместе с герцогом(32), они прошли через Булонне и направились к Перонну, где герцог принял англичан довольно плохо, ибо приказал поставить у ворот охрану и впустить их только в небольшом числе; они разместились за городом и очень удобно, поскольку были хорошо обеспечены всем необходимым.

Когда они были уже в Перонне, коннетабль отправил к герцогу Бургундскому одного из своих людей по имени Луи де Сенвиль и извинился перед герцогом за то, что не передал ему Сен-Кантена сказав, что если бы он это сделал, то не смог бы ему больше оказать никакой услуги во французском королевстве, ибо потерял бы всякое доверие и лишился бы многих людей; но что теперь, ввиду того что король Англии рядом, он сделает все, что пожелает герцог Бургундский. И чтобы его в этом удостоверить, он прислал герцогу верительную грамоту, адресованную королю Англии, т. е. коннетабль облекал герцога Бургундского своими полномочиями. Более того, он прислал герцогу Бургундскому бумагу за своей печатью, в которой обещал служить и помогать ему и всем его друзьям и союзникам, как королю Англии, так и прочим, и готов ради этого выступить против всех живых и мертвых без исключения.

Герцог Бургундский представил королю Англии эту верительную грамоту и передал то, что ему было поручено; но при этом прихвастнул, заверив короля Англии, что коннетабль впустит его в Сен-Кантен и во все другие свои крепости. Король Эдуард в это сразу поверил, поскольку был женат на племяннице коннетабля и потому, что считал, что тот так боится короля Франции, что не осмелится не выполнить данного герцогу Бургундскому обещания. Но помыслы коннетабля даже при его страхе перед королем были направлены не к тому; он полагал, что ему удастся еще раз по обыкновению обмануть их и оправдаться перед ними, так что они проявят терпение и не станут его принуждать принять их сторону.

Король Эдуард и его люди не слишком разбирались в делах этого королевства и действовали довольно неумело, поэтому они не могли сразу же понять, к каким обманам прибегают здесь и в других местах. Ибо по натуре англичане, никогда не покидавшие Англию, очень холеричные люди, как и все народы холодных стран. Наша страна, как Вы знаете, расположена между холодными и жаркими странами, окруженная, как известно, со стороны восхода солнца Италией, Испанией и Кастилией, а со стороны захода — Англией и землями Фландрии и Голландии, и еще к нам со стороны Шампани прилегает Германия. Таким образом, мы берем кое-что и от жаркого пояса, и от холодного, поэтому люди у нас двух темпераментов. И, по-моему, во всем мире нет страны, лучше расположенной, чем Франция(33).

Король Англии возликовал, получив новости о монсеньоре коннетабле (хотя уже заранее мог иметь кое-какие дурные предчувствия даже и неопределенные), и покинул Перонн вместе с герцогом Бургундским, у которого людей не было, ибо все ушли в Бар и Лотарингию, как я Вам говорил. Когда они приблизились к Сен-Кантену, большая толпа англичан, рассказ которых я через несколько дней услышал, бросилась вперед. Они ожидали, что при их подходе грянут колокола и к ним выйдут с крестом и святой водой. Но как только они подошли к городу, открылась артиллерийская пальба и выскочили пешие и конные воины; двое или трое англичан было убито и несколько взято в плен. Был отвратительный дождливый день и они вернулись к своему войску, злые и возмущенные коннетаблем, которого называли изменником.

На следующее утро герцог Бургундский изъявил желание покинуть короля Англии, что было очень странно, ибо он сам же и настоял на его приезде; он хотел отправиться к своей армии в Бар, говоря, что сделает много полезного для него. Англичане, новички в здешних делах, подозрительные и осторожные, были недовольны его отъездом и не верили, что у него есть готовое войско. К тому же герцог Бургундский не знал, как уладить дело с коннетаблем, хотя он им и сказал, что все что ни делается — к лучшему. Они боялись также приближавшейся зимы, и, если послушать их, казалось, что в душе они более склонны к миру, чем к войне.

ГЛАВА VII

Когда герцог Бургундский беседовал с королем, собираясь уезжать, англичанами был схвачен лакей Жака де Грассе, дворянина королевского дома(34), одного из тех, что получают жалованье в 20 экю. Этот лакей был немедленно приведен к королю Англии и герцогу Бургундскому, которые были вместе, и затем помещен в палатку. Когда они его допросили, герцог Бургундский расстался с королем Английским и поехал в Брабант, направляясь в Мезьер, где стояла часть его людей. Король Английский приказал отпустить этого лакея, ввиду того что это был их первый пленник, и на прощанье монсеньор Говард и монсеньор Стенли дали ему нобль(35) и сказали: «Рекомендуйте нас доброй милости короля, вашего повелителя, если сможете с ним поговорить». Лакей поспешил к королю, находившемуся в Компьене, чтобы передать эти слова. У короля зародились сильные подозрения, не шпион ли он, поскольку Жильбер де Грассе, брат хозяина этого лакея, тогда находился в Бретани и был весьма обласкан герцогом. Лакея заковали в кандалы и в эту ночь посадили под строгую охрану. Однако многие люди поговорили с ним по поручению короля и доложили, что он отвечал очень уверенно и что королю стоит его выслушать.

На следующий день рано утром король побеседовал с ним. Выслушав его, он приказал его расковать, но оставить пока под охраной. И пошел король к столу, размышляя, посылать человека к англичанам или нет. Прежде чем сесть за стол, он сказал мне несколько слов об этом; а как Вы знаете, монсеньор архиепископ Вьеннский, наш король разговаривал совсем запросто и обычно обращался к тем, кто был рядом с ним, как я тогда, и любил говорить на ушко. Он вспомнил английского герольда, который сказал ему, чтобы он не преминул прислать за охранной грамотой, дабы направить к королю Англии послов, как только он пересечет море, и чтобы обратился к упомянутым сеньорам Говарду и Стенли.

Сев за стол в раздумье (а Вы знаете, что при этом вид у него был такой, что людям, его не знавшим, он мог показаться странным и его можно было принять за недоумка, но поступки его свидетельствовали об обратном), он сказал мне на ухо, чтобы я послал за этим лакеем, который находился у монсеньора де Аля, сына Меришона де Ла-Рошель, и пошел с ним есть в свою комнату, чтобы тайком узнать у него, не согласится ли он под видом герольда отправиться в войско короля Английского.

Я немедленно исполнил то, что он мне приказал, и очень удивился, когда увидел этого лакея, ибо мне показалось, что ни по виду, ни по манерам он совсем не подходит для такого дела. Однако он обладал здравым рассудком, как я позднее понял, и приятной, привлекательной речью. Король до этого разговаривал с ним всего лишь один раз. Этот малый очень испугался, услышав, чего я хочу, и бросился перед мною на колени, как будто его приговорили к смерти. Я его уговаривал, как только мог, и пообещал место сборщика налогов на острове Рэ и денег. Для вящей убедительности я сказал ему, что этого хотят англичане; затем я заставил его поесть со мной (при этом, кроме нас двоих, присутствовал один слуга) и мало-помалу наставлял его в том, что ему нужно делать.

Через некоторое время король прислал за мной. Я ему рассказал о нашем малом и назвал других, более подходящих, по моему разумению; но он не желал никого другого и сам пошел с ним говорить и одним словом убедил его лучше, чем я сотней. В комнату с королем вошел только монсеньор де Вилье, тогда обер-шталмейстер, а нынче бальи Кана. И когда король решил, что наш малый вразумлен, он послал обер-шталмейстера за штандартом, какие носили трубачи, чтобы сшить ему плащ, ибо сам король церемоний не любил и трубачи и герольды его не сопровождали, как других государей. И таким образом, обер-шталмейстер и один из моих людей сшили, как могли, этот плащ; тогда обер-шталмейстер пошел за щитом с гербами к одному юному герольду адмирала по прозванию Ровная дорога, и этот щит передали нашему малому. Ему также тайком принесли сапоги и экипировку, привели коня и посадили на него, так что никто ничего не знал. Привязали красивую суму к седельной луке, чтобы уложить туда плащ, хорошенько наставили в том, что , ему говорить, и отправили прямо в войско англичан.

Когда наш малый подъехал к войску короля Английского в своем плаще, его сразу же задержали и повели к палатке короля. У него спросили, зачем он приехал, и он сказал, что прибыл от короля, что бы поговорить с королем Английским, и что ему поручено обратиться к сеньорам Говарду и Стенли. Его отвели в палатку и очень хорошо накормили. Когда король Английский встал из-за стола, а он обедал, когда прибыл герольд, к нему привели герольда, и он его слушал. Герольду поручено было передать, что король Франции с давних пор желает доброй дружбы, дабы оба королевства жили в мире, и что он никогда с тех пор, как стал королем Франции, не воевал и ничего не предпринимал против Английского короля и королевства и приносит извинения за то, что в свое время принял монсеньора Варвика, ибо сделал это исключительно против герцога Бургундского, а не против него, короля Англии.

Наш король также велел объяснить ему, что герцог Бургундский звал его лишь для того, чтобы самому заключить повыгодней договор с королем Франции, и что если к этому приложили руку и другие, то только затем, чтобы поправить свои дела и добиться личных целей, а до короля Английского им-де нет никакого дела, лишь бы с его помощью получше обделать свои дела. Еще он велел напомнить ему о том, что приближается зима, и объяснить, что он, король Французский, хорошо понимает, сколь великие расходы он понес и сколько людей в Англии, как знатных, так и торговых, желает этой войны, но что если король Английский все же подумает о своих интересах и пойдет на заключение договора, то король Франции сделает так, что и он, и его королевство останутся довольны. А чтобы короля Англии лучше осведомить обо всех этих вещах, его просили выдать охранную грамоту на 100 всадников, дабы король мог прислать к нему послов, хорошо осведомленных о воле короля, или же, если король Английский предпочтет, чтобы встреча произошла в какой-нибудь деревне на полпути от одной армии к другой, куда приехали бы люди от обеих сторон, то король будет рад и пришлет со своей стороны охранные грамоты.

Король Английский и часть его приближенных нашли эти предложения очень выгодными. Нашему малому выдали охранную грамоту, какую он просил, дали четыре нобля и отправили с ним своего герольда, чтобы получить у короля такую же охранную грамоту, какую выдали они. И на следующий день послы съехались в одной деревне возле Амьена. Со стороны короля там были бастард Бурбонский — адмирал, монсеньор де Сен-Пьер и епископ Эвре по имени Эберж. А король Английский послал туда монсеньора Говарда, одного человека по имени Сен-Леже, доктора по имени Мортон, который нынче является канцлером Англии, и архиепископа Кентер6ерийского.

Многим, думаю, покажется, что король слишком унизил себя. Но мудрые люди правильно рассудят, вняв моим словам, сказанным выше, что Французское королевство избежало большой опасности благодаря тому, что господь осенил его своей дланью. Он вразумил короля принять мудрое решение и помутил разум герцога Бургундского, совершившего, как Вы видели, столько ошибок в этом деле и погубившего план, который столько раз мечтал привести в исполнение. Мы тогда вершили промеж себя так много тайных дел, что от этого на королевство обрушились бы большие беды, и довольно скоро, не будь начаты эти переговоры; и пришли бы эти беды как со стороны Бретани, так и с других сторон. Я истинно верю после всего, что видел в свое время, что к нашему королевству господь особенно благоволит.

ГЛАВА VIII

Как Вы слышали, послы собрались на следующий день после возвращения нашего герольда, поскольку мы находились близко друг от друга — в четырех лье или менее. Герольд по возвращении был хорошо принят и получил свою должность на острове Рэ, откуда был родом, и деньги. Послы обменялись некоторыми предложениями. Англичане потребовали, как обычно, корону или по меньшей мере Нормандию и Гиень. Но много желаешь — мало получишь. После этого первого дня позиции сблизились, ибо обе стороны стремились к этому. Когда наши послы вернулись (английские уехали к своему войску), король выслушал требования и их последние условия: 72 тысячи экю наличными до их отъезда, женитьба ныне царствующего короля(36) на старшей дочери короля Эдуарда, которая сейчас является королевой Англии(37), а ей на содержание — герцогство Гиень или 50 тысяч экю ежегодно, которые следовало доставлять в лондонский замок в течение девяти лет, а по истечении этого срока — чтобы нынешний король и его жена спокойно пользовались доходами с Гиени, а наш король освобождался бы от платежа королю Англии. Были и некоторые другие мелкие пункты, касающиеся торговли, которых я не упоминаю. Этот мир между двумя королевствами должен был длиться девять лет(38). В договор включались все союзники и с той и с другой стороны, и со стороны короля Англии это прежде всего герцоги Бургундский и Бретонский, если бы они пожелали быть включенными. Король Английский предлагал, что было очень странно, назвать некоторых лиц, которые, как он говорил, изменили королю и короне Франции, и представить письменные доказательства того.

Король так сильно обрадовался тому, что сообщили ему его люди, что даже удивительно. Он собрал совет, на котором присутствовал и я. Некоторые высказали мнение, что со стороны англичан это только притворство и обман. Король думал иначе и ссылался на то, что приближалась зима и стояла ненастная погода, и на то, что у англичан нет ни одной своей крепости; он напоминал также, сколь дурно обошелся с ними герцог Бургундский, порвавший с ними. Он был уверен в том, что коннетабль не сдаст ни одной крепости, поскольку ежечасно посылал к нему людей, чтобы его удержать, умилостивить и предостеречь против столь дурного поступка. А кроме того, король хорошо знал характер короля Англии, слишком любившего удобства и удовольствия. И потому на этом совещании он говорил мудрее любого другого, поскольку лучше всех разбирался в этом деле. В итоге решили как можно быстрее собрать деньги и договорились, каким способом их достать, а именно чтобы все ссудили определенную сумму. Помимо этого, король сказал, что готов на все, чтобы выпроводить англичан из королевства, но ни что в жизни не согласился бы уступить им земли, ради сохранения которых рискнул бы всем пожертвовать.

Монсеньор коннетабль узнал, что ведутся переговоры, и испугался как бы над ним со всех сторон не нависла опасность, ибо он боялся того соглашения, которое предполагалось заключить против него в Бувине; по этой причине он то и дело посылал людей к королю. И в то время, о котором я говорю, к королю прибыли от коннетабля дворянин по имени Луи де Сенвиль и его секретарь Рише, кои оба еще живы, и изложили свое поручение сначала монсеньору де Бушажу и мне, а затем королю, ибо такова была воля короля.

Король очень обрадовался, что они приехали, когда ему о них доложили, ибо намеревался ими воспользоваться, как Вы услышите. Сеньор де Конте, служитель герцога Бургундского, взятый ранее нами в плен под Аррасом, под честное слово получил разрешение ездить к герцогу; король обещал ему взять его выкуп на себя и дать очень крупную сумму денег, если он сумеет договориться с герцогом о мире. Случайно он приехал к королю в тот день, когда прибыли двое упомянутых людей коннетабля. Король поместил де Конте вместе со мной за большой старой ширмой, что была в его комнате, дабы он послушал и пересказал своему господину, герцогу Бургундскому, как коннетабль и его люди говорят о нем. А сам король сел на скамью рядом с ширмой, чтоб мы могли слышать слова Луи де Сенвиля. С королем же был только монсеньор де Бушаж. Луи де Сенвиль и его спутник начали говорить и рассказали, что их господин послал их к герцогу Бургундскому с кое-какими предложениями, имевшими целью отвратить его от дружбы с англичанами, и что они застали его в таком гневе на англичан, что едва не убедили его не только бросить англичан, но и помочь преследовать их, когда они повернут назад.

Рассказывая это, Луи де Сенвиль, желая угодить королю, начал изображать герцога Бургундского — топать ногами и клясться святым Георгием; он сообщил, что герцог обзывал короля Английского кривобоким, прозвищем сына одного лучника, которого звали, как короля, и что вообще вылил на него все ругательства, какие только существуют на свете. Король хохотал, просил его говорить погромче, поскольку стал якобы немного туговат на ухо, и велел рассказать все еще раз. Тот не пожалел труда и от души повторил снова. Монсеньор де Конте, стоявший вместе со мной за ширмой, был необычайно поражен, ибо никогда бы в это не поверил, что бы ему ни говорили, если бы не услышал сам.

В заключение люди коннетабля посоветовали королю заключить перемирие, чтобы избежать всех тех великих опасностей, что нависли над ним, и сказали, что коннетабль ручается, что добьется этого, и что если для удовлетворения англичан отдать им под зимние квартиры лишь один или два городка, пусть даже самые плохие, он останутся довольны. И хотя они и не назвали их, но ясно было, что они имели в виду Э и Сен-Валери. Коннетабль полагал, что таким способом он сможет ублажить англичан и заставить их забыть о том, что он отказался им передать крепости.

Король, довольный уже тем, что сделал свое дело и дал послушать сеньору де Конте, что говорят о герцоге люди коннетабля милостиво обошелся с последними и в ответ сказал: «Я отправлю к моему брату человека с вестями». И затем он их отпустил. Один из них при мне поклялся, что будет нам сообщать обо всем, что касается короля.

Королю было очень трудно скрыть свои чувства, когда они советовали передать англичанам города; но, опасаясь, как бы коннетабль не сделал еще хуже, он ответил так, чтобы они не поняли, сколь недоволен он был их предложением, и послал к коннетаблю человека. Путь был недалеким, и требовалось немного времени, чтобы съездить туда и обратно.

Сеньор де Конте и я вышли из-за ширмы, когда те ушли; король смеялся и был очень доволен. Де Конте проявлял нетерпение после того, как услышал, что эти люди насмехались над его господином, хотя и вели с ним переговоры, и не мог дождаться, чтобы сесть на лошадь и поехать рассказать обо всем герцогу Бургундскому. Его в тот же час отправили с инструкцией, которую он записал своей рукой, и верительным письмом, написанным королем, и он уехал.

Наши отношения с Англией были уже улажены, как Вы слышали; все переговоры были проведены сразу, в один присест. Те, кто от имени короля встретился с англичанами, доложили обо всем королю, как Вы уже знаете; люди же короля Английского вернулись к себе. Представители обеих сторон на этой встрече согласовали и постановили, что оба короля должны увидеться и после встречи, на которой они поклянутся соблюдать договор, король Английский вернется в Англию, предварительно получив 72 тысячи экю, и, пока он не пересечет моря, у нас в заложниках будут оставаться сеньор Говард и обер-шталмейстер мессир Джон Чейн. Особо было обещано 16 тысяч экю пенсий ближайшим служителям короля Английского: две тысячи экю в год монсеньору Гастингсу (этот всегда отказывался давать расписку), две тысячи экю канцлеру, а остальное монсеньору Говарду, обер-шталмейстеру, Челенджеру, монсеньору Монтгомери и другим. Советникам Эдуарда Английского было также роздано большое количество наличных денег и посуды.

Герцог Бургундский, узнав эти новости, срочно выехал из Люксембурга к королю Англии и приехал к нему в сопровождении лишь 16 всадников. Король Английский был поражен столь неожиданным приездом и спросил у него, что его привело, видя, что тот разгневан. Герцог ответил, что приехал говорить с ним. Король спросил, желает ли он говорить наедине или на людях. В ответ герцог спросил, заключил ли он мир. Король Англии ему ответил, что заключил перемирие на девять лет, включив в него и его, и герцога Бретонского и попросил его дать на это согласие. Герцог пришел в ярость, заговорил по-английски (он знал этот язык), стал напоминать о многих прекрасных подвигах английских королей, совершенных во франции, и о великих тяготах, которые те с честью несли, и всячески хулил это перемирие, говоря, что он призывал сюда англичан не ради своих нужд, а чтобы они вернули себе то, что им принадлежит; и заявил, что не согласится на перемирие с нашим королем до тех пор, пока не пройдет трех месяцев после возвращения короля Английского домой, — дабы англичане поняли, что он вовсе не нуждался в их появлении. Сказав это, он вышел и уехал обратно. Король Английский с явным неудовольствием воспринял слова герцога, как и члены его совета; но другие, недовольные этим миром, хвалили герцога за его речи.

ГЛАВА IX

Для заключения мира король Английский расположился в полу-лье от Амьена; наш король стоял у ворот города и издалека мог наблюдать, как подходят англичане. Не греша против истины, можно сказать, что они не были искушены в военном ремесле и двигались довольно плохим строем. Король послал английскому королю 300 повозок с вином, лучшим, какое только можно было достать. И этот обоз выглядел почти как войско, равное по величине английскому. По случаю перемирия множество англичан пришло в город; вели себя они дурно, проявляя мало уважения к своему королю. Они пришли большой толпой, вооруженные, и если бы наш король пожелал проявить вероломство, то у него не было бы более благоприятного случая разбить столь значительный отряд. Но он помышлял только о том, чтобы их хорошенько угостить и обеспечить себе добрый мир с ними на всю жизнь.

Он приказал установить при входе в город два больших стола, по одному с каждой стороны ворот, и уставить их вкусными и разнообразными яствами, вызывающими жажду, самыми лучшими винами, какие только можно вообразить, и поставить прислугу. О воде и речи не было. За каждый из этих двух столов усадили по пять или шесть человек из хороших фамилий, самых толстых и жирных, чтобы привлечь желающих выпить; и среди них были сеньор де Кран, сеньор де Брикбек, сеньор де Брессюир, сеньор Де Вилье и другие. И как только англичане подходили к воротам, они сразу же видели это застолье; там были люди, которые брали коней под уздцы и шутливо предлагали сразиться на копьях, затем подводили к столу, усаживали и наилучшим образом обслуживали, и те были очень довольны.

Когда они появлялись в городе, то, где бы ни останавливались, они ни за что не платили; там было девять или десять таверн, хорошо обеспеченных всем, что необходимо, куда они заходили выпить и закусить, требуя все что угодно. И продолжалось это три или четыре дня.

Вы уже слышали, сколь не по душе было это перемирие герцогу Бургундскому, но еще более оно было не по нраву коннетаблю, который, чувствуя себя обманутым, со всех сторон видел опасности. Поэтому он послал к королю Английскому своего исповедника с доверительным письмом, в котором заклинал его именем господа не верить обещаниям и словам короля Франции, но захватить Э и Сен-Валери и провести там часть зимы, ибо не пройдет и двух месяцев как он, коннетабль, устроит так, что он получит хорошие квартиры (гарантий он ему не давал, а внушал только большие надежды), а чтобы у английского короля не было причины заключать неугодное соглашение из-за недостатка денег, он предлагал ссудить 50 тысяч экю и сделал много других предложений. Но наш король уже велел сжечь эти два города, о которых шла речь, поскольку коннетабль ему советовал передать их англичанам, а король Английский был об этом извещен, и он ответил коннетаблю, что перемирие уже заключено и он ничего менять не станет и что если бы тот выполнил то, что ему обещал, то тогда этого перемирия не было бы. Тут-то наш коннетабль совсем отчаялся.

Вы уже слышали, как англичане пировали в городе Амьене. Однажды вечером монсеньор де Торси пришел сказать королю, что их слишком много и что это очень опасно. Король разгневался на него, и все умолкли. Назавтра был тот день недели, на который в этот год пришелся день Невинных(39), а в этот день король не говорил и не хотел говорить ни о каких своих делах и считал большим несчастьем, если о них заговаривали, а потому чрезвычайно сердился на тех своих приближенных, которые, зная его привычки, тем не менее это делали.

Однако в то утро, о котором я говорю, когда король встал и приступил к молитве, некто пришел и сказал мне, что в городе почти девять тысяч англичан. Я решился рискнуть пойти к нему в комнату и сообщить об этом. Я сказал ему: «Сир, хотя сегодня и день Невинных, я вынужден передать вам то, что мне известно»,— и стал долго говорить и об их численности, и о том, что они все прибывают, вооруженные, и что никто не осмеливается закрыть перед ними ворота, опасаясь их рассердить.

Король сразу же отложил часослов, сказав, что сейчас не время блюсти приметы Невинных, и велел мне садиться на коня и попытаться переговорить с начальниками англичан, дабы посмотреть. нельзя ли их вывести из города, а буде я встречу французских капитанов, то сказать им, чтобы пришли поговорить с ним; он заявил, что поедет к воротам сразу же вслед за мной. Я так и сделал и переговорил с тремя или четырьмя начальниками англичан, которые были мне знакомы, передав им то, что касалось этого дела. Но вместо одного уходившего в город входило 20, и король послал за мной монсеньера де Жье, в то время маршала Франции.

В связи с этим поручением мы зашли в одну таверну, где было выполнено 111 заказов, хотя еще не было и девяти часов утра. Дом был полон: одни пели, другие, напившись, спали. Когда я увидел это, то понял, что никакой опасности нет, и передал это королю, который без промедления приехал с большой свитой к воротам. Он тайно велел разместить 200 или 300 вооруженных кавалеристов по домам их капитанов, а некоторых посадить над воротами, через которые ходили англичане. Свой обед он приказал принести в дом привратника и пригласил с собой за стол нескольких знатных англичан.

Король Английский был предупрежден об этом беспорядке и, устыдившись, сообщил королю, чтобы тот приказал никого не впускать. Но король ответил, что никогда этого не сделает, а если королю Английскому угодно, то пусть пришлет своих лучников, чтобы они сами охраняли ворота и пропускали кого хотят. Так и было сделано, и множество англичан по приказу короля Английского вышло из города.

Тогда было решено, что, дабы покончить со всем, нужно определить место встречи обоих королей и выделить людей для его осмотра. Со стороны короля поехали монсеньор де Бушаж и я, а от короля Английского — монсеньор Говард, один человек по имени Челенджер и герольд. Проехав вдоль реки, мы сошлись на том, что самым удобным и безопасным местом является Пикиньи, в трех лье от Амьена, возле укрепленного замка видама Амьенского, который был сожжен герцогом Бургундским. Город располагался в низине на реке Сомме, в том месте неширокой и без бродов.

С той стороны, откуда должен был ехать король, местность была красивой и просторной; со стороны короля Английского она была также хорошей, если не считать того, что на подступах к реке отрезок дороги длиной в два больших полета стрелы проходил между болотами, так что, если не было достаточной уверенности, этим путем ехать было очень опасно. Но, как я говорил в другом месте, англичане, вне всякого сомнения, по части заключения договоров и соглашений не столь ловки, как французы, и, что бы там ни говорили, они действуют довольно грубо. Но с ними нужно иметь немного терпения и все обсуждать спокойно.

Когда вопрос о месте был решен, отдали приказ построить там очень прочный и довольно широкий мост, для чего предоставили плотников и материалы; посреди моста установили мощную деревянную решетку, как в клетках для львов. Отверстия между перекладинами были такими, чтобы в них можно было лишь просунуть руку. На случай дождя был сделан балдахин, под которым могли укрыться по 10—12 человек с каждой стороны. Решетка доходила до края моста, дабы нельзя было перейти с одной стороны на другую. А на реке была одна лишь маленькая лодка, в которой сиде два гребца, чтобы перевозить желающих с одной стороны на другую.

Я хочу объяснить причину, заставившую короля устроить место свидания так, чтобы нельзя было переходить с одной стороны моста на другую, — вдруг это в будущем кому-нибудь понадобится в подобной же ситуации. Во времена короля Карла VII, когда он был еще совсем юным, королевство терзали англичане и король Генрих V осаждал Руан(40), зажав его в тиски. Большая часть осажденных принадлежала к сторонникам правившего тогда герцога Жана Бургундского. Между герцогом Жаном Бургундским и герцогом Орлеанским существовала сильная вражда(41), и большая часть королевства разделилась на две партии, отчего дела короля обстояли скверно. Ибо борьба партий в стране всегда приводила к печальным результатам и угасала с трудом.

Из-за этой вражды, о которой я говорю, за 11 лет до того был убит в Париже герцог Орлеанский(42). У герцога Бургундского было большое войско, и он намеревался отправиться к Руану, чтобы снять осаду; и дабы быстрее этого добиться и заручиться поддержкой короля, он договорился встретиться с королем в Монтеро, при впадении Йонны(43). Там был построен мост и барьеры. А посреди барьера сделали маленькую калитку, закрывавшуюся с обеих сторон, через которую можно было пройти с одной стороны на другую, если б того пожелали и те и другие. Таким образом, король был с одной стороны моста, а герцог Жан с другой, оба в сопровождении большого числа военных, особенно герцог. Они начали на мосту беседовать, причем в том месте, где они стояли, с герцогом было три или четыре человека. Когда беседа началась, герцог Бургундский или был приглашен, или сам пожелал засвидетельствовать почтение королю, но он открыл калитку, которую открыли и с другой стороны, и прошел с этими тремя. Его тут же и убили, как и тех, что были с ним, и из-за этого, как известно, случилось позднее немало бед.

Но это не относится к моей теме, поэтому я и не буду продолжать. Об этом мне рассказал король, готовясь к встрече, и рассказал именно так, как я Вам передал. Он заметил еще, что если бы на той встрече, о которой я говорил, не было калитки, то нельзя было бы и пригласить герцога пройти и этого великого несчастья, в котором виноваты были главным образом некоторые лица из окружения убитого герцога Орлеанского, возвысившиеся при короле Карле VII, не произошло бы.

ГЛАВА X

На следующий день после того, как был сделан тот барьер, о котором Вы слышали, приехали оба короля, и было это 29 августа 1475 года. Король прибыл первым — и с ним примерно 800 кавалеристов. Со стороны короля Английского была вся его армия в боевом порядке; и поскольку мы не ожидали увидеть ее всю, то нам она казалась удивительно большим скоплением всадников. С нашей , ничего похожего не было, поскольку при короле не было и четверти его армии. Было условлено, что с каждым королем к барьеру подойдет 12 человек из наиболее влиятельных и приближенных к ним лиц. На нашей стороне было четыре человека Английского короля, чтобы наблюдать за тем, что мы делаем, и столько же наших было при короле Английском. Как я сказал, король первым приехал и подошел к барьеру; нас с ним было 12, в том числе герцог Жан Бурбонский, ныне покойный, и его брат — кардинал. Королю угодно было, чтобы я в этот день оделся так же, как и он. Это была его давняя привычка — появляться с кем-нибудь, на ком было бы такое же платье, что и на нем.

Король Английский приехал с большой свитой по той дороге, о которой я говорил, и вид он имел вполне королевский. С ним были его брат герцог Кларенс, граф Нортумберленд и некоторые другие сеньоры, а также его камергер по имени монсеньор Гастингс, его канцлер и прочие, и лишь трое или четверо были одеты в золотую парчу, как и король. На голове у короля был берет из черного бархата, с большим цветком лилии из драгоценных камней. Это был очень красивый высокий государь, но он начал полнеть, и раньше, когда я его видел, он был красивей; я не помню, чтобы мне приходилось видеть более красивого человека, чем он, в то время когда монсеньор Варвик изгнал его из Англии.

Приблизившись к барьеру на четыре или пять футов, он снял берет и преклонил колени на полфута от земли. Король, который уже стоял там, опершись о барьер, также сделал низкий поклон, они пожали друг другу руки через отверстия, и король Английский еще ниже преклонился. Король взял слово и сказал ему: «Добро пожаловать, монсеньор мой кузен. Никого в целом мире я не жаждал так видеть, как Вас. Хвала всевышнему за то, что мы собрались здесь со столь добрыми намерениями». Король Английский ответил на это на довольно хорошем французском языке.

Затем взял слово канцлер Англии, который был прелатом, епископом Элийским(44), и начал с пророчества, в которых у англичан никогда недостатка не было: согласно пророчеству, в этом месте, Пикиньи, между Англией и Францией должен быть установлен великий мир. После этого была развернута грамота, данная нашим королем королю Английскому относительно заключенного договора. Канцлер спросил у короля, в таком ли виде он утвердил договор и угоден ли он ему. На что король ответил, что да; то же сделали с грамотой, данной королем Английским.

Тогда принесли требник, и каждый король возложил на него одну руку, а другую — на святой истинный крест, и оба поклялись соблюдать то, что они обещали, а именно: перемирие на девять лет(45), включая и союзников с обеих сторон, и заключение брака между их детьми, как было записано в договоре.

После принесения клятвы наш король, у которого язык был хорошо подвешен, начал с усмешкой говорить королю Английскому, что ему нужно приехать в Париж, где для него устроят праздник с дамами, и что он ему даст в исповедники монсеньера кардинала Бурбонского, который охотно отпускает подобного рода грешки, ежели они случаются, ибо кардинал известен как добрый наперсник в таких делах.

Немного поговорив на эту тему, король, который себя держал как главный на этих переговорах, велел нам удалиться, сказав, что хочет побеседовать с королем Английским наедине. Люди короля Английского тоже отошли, не дожидаясь, чтоб им об этом сказали. Недолго побеседовав, король подозвал меня и спросил у Английского короля, знает ли он меня. Он ему ответил, что да, и назвал места, где видел меня, сказав, что некогда я старался оказать ему услуги в Кале, когда был при герцоге Бургундском.

Король спросил его, не желает ли герцог Бургундский заключить перемирие, поскольку тот, как Вам уже известно, высокомерно ответил на это предложение, и спросил также, как ему угодно поступить в связи с этим. Король Английский ответил, что ему стоит еще раз предложить перемирие, и если тот не пожелает принять его, то тогда он, Английский король, полагается на них двоих. Затем король перешел к герцогу Бретонскому, ради которого и начал этот разговор, и задал в отношении его тот же самый вопрос. Король Английский ответил ему, что в пору своих бедствий он не нашел другого столь доброго друга, и просил не воевать с герцогом Бретонским. И король умолк. Подозвав свою свиту, король самыми любезными и учтивыми словами, какие только возможны, простился с королем Английским и сказал доброе слово каждому из его людей. И таким образом, они оба одновременно или почти в одно время отошли от барьера и сели на коней. Король отправился в Амьен, а король Английский — к своему войску, куда ему прислали из дома короля все необходимое, вплоть до факелов и свечей.

На этом собеседовании не присутствовали герцог Глостер, брат короля, и некоторые другие, недовольные этим миром. Но позднее они появились, и герцог Глостер вскоре даже посетил короля в Амьене, и король сделал ему прекрасные подарки — посуду и хорошо снаряженных лошадей.

Возвращаясь с этого свидания, король по дороге разговаривал со мной о двух предметах. Он считал, что король Английский был явно склонен прокатиться в Париж, что ему совсем не нравилось, и говорил: «Он необычайно красив, этот король, и безмерно любит женщин. А в Париже он может найти какую-нибудь красотку, которая его столь прельстит прекрасными речами, что ему, пожалуй, захочется вернуться». И сказал, что предки короля Англии слишком долго жили в Париже и Нормандии, но по сю сторону моря его общество мало приятно, а вот когда он за морем, то он желанный друг и добрый брат.

А еще король беспокоился потому, что убедился в его непреклонности, когда речь зашла о герцоге Бретонском, а он очень хотел добиться его согласия на войну с Бретанью. И он дал ему это еще раз понять через монсеньора де Бушажа и монсеньора де Сен-Пьера, Но король Английский, видя, что на него оказывают нажим, заявил, что если против Бретани начнут войну, то он еще раз пересечет море, чтобы ее защитить. После такого ответа с ним об этом больше не заговаривали.

Когда король приехал в Амьен и собрался ужинать, к нему на ужин пришло трое или четверо людей короля Английского, которые смогли ему заключить этот мир. И монсеньор Говард начал нашептывать королю на ухо, что если он пожелает, то можно найти средство заставить Английского короля, его повелителя, приехать в Амьен, а в случае чего и в Париж, попировать с королем. И хотя это предложение королю совсем было не по душе, он тем не менее, изобразив на лице радость, стал кивать головой, но определенного ответа не дал; а на ухо мне сказал, что случилось то, чего он опасался, и предложение уже сделано. Говорили они об этом и после ужина, но эту их затею чрезвычайно вежливо отклонили, сказав, что королю нужно срочно выступать в поход против герцога Бургундского.

Хотя все эти дела были весьма важными и с обеих сторон прилагали усилия к тому, чтобы вести их благоразумно, все же случались и смешные вещи, которых не забыть. Не стоит удивляться тому, что король старался и не жалел расходов на то, чтобы выпроводить англичан по-дружески, чтобы в будущем иметь их друзьями или, по крайней мере, не врагами, ибо свежи еще были воспоминания о тех великих бедах, которые они принесли этому королевству.

На следующий день после встречи в Амьене появилось множество англичан, и некоторые из них говорили нам, что этот мир был заключен не без участия святого духа — ведь пророчества из них так и изливаются. А сказали они так потому, что в день встречи на палатку короля Английского сел белый голубь, который не двигался с места, несмотря на шум в лагере. Правда, по мнению других, голубь уселся на эту палатку чтобы обсушиться, ибо она была самой высокой, а в тот день сначала прошел небольшой дождь, а потом выглянуло яркое солнце. Такое объяснение дал мне один гасконский дворянин, служивший королю Английскому, по имени Луи де Бретель, который был крайне недоволен миром. Поскольку он знал меня с давних пор, он разговаривал со мной запросто и говорил, что мы якобы насмехаемся над королем Английским. Я спросил у него: сколько сражений выиграл король Английский? Он ответил, что девять, в которых лично принимал участие. Затем я спросил: а сколько он проиграл? Он сказал, что всего лишь одно — и поражение нанесли ему мы; он считал, что позор того положения, котором оказался их король, столь велик, что его не искупают девять выигранных сражений.

Я передал это королю, который сказал мне, что это страшный смутьян и что нужно помешать ему заниматься болтовней. Он пригласил его к обеду и, отобедав с ним, предложил ему очень выгодное вознаграждение, если он пожелает остаться по сю сторону моря. А когда увидел, что тот не хочет оставаться, дал ему 1000 экю наличными и пообещал облагодетельствовать нескольких его братьев, живших здесь; я же сказал ему на ушко несколько слов, дабы он постарался поддержать дружбу между двумя королями.

Ничего на свете наш король так не боялся, как обронить какое нибудь слово, которое англичане истолкуют как насмешку над ними. На следующий день после встречи, когда он удалился в свою комнату, где нас было трое или четверо, у него сорвалась с языка шутка по поводу тех вин и подарков, что он отправил в войско англичан(46). Обернувшись, он заметил одного гасконского купца, который жил в Англии и пришел просить разрешения на провоз некоторого количества гасконского вина без уплаты королевской пошлины, что было бы очень выгодно для купца, если бы он получил разрешение. Король был удивлен присутствием купца и тем, что он смог войти. Он спросил у него, из какого он города в Гаскони и имеет ли в Англии жену. Купец ответил, что женат, но не богат. Король немедленно, не выходя из комнаты, дал ему человека, чтобы проводить до Бордо. А я по приказу короля переговорил с ним, и в результате он получил очень хорошую службу в родном городе, право беспошлинного провоза вина, которое испрашивал, и 1000 франков наличными, чтобы привести свою жену; но в Англию поехал его брат, чтобы сам он там не показывался. Таким образом, король сам себя наказал штрафом за излишнюю болтливость.

ГЛАВА XI

В тот день, о котором я говорю, т. е. на следующий после встречи, монсеньор коннетабль прислал своего приближенного по имени Рапин, которого король впоследствии облагодетельствовал, и тот стал его верным слугой. Он привез послание королю, и король пожелал, чтобы монсеньор дю Люд и я его выслушали.

К тому времени монсеньор де Конте уже вернулся, съездив с донесением, изобличающим коннетабля, о чем Вы выше слышали, и коннетабль теперь не знал, какому святому вручить свою судьбу, считая, что теперь он погиб. Речи Рапина были полны смирения; он сказал, что его господин прекрасно понимает, что его оговорили, но что королю должно быть по опыту известно, что он отнюдь не желал зла. А дабы убедить короля в своей доброй воле, он предложил, если тот пожелает, свои услуги в отношении того, чтобы добиться от монсеньера Бургундского помощи в нападении на короля Английского и все его воинство. По тому, как он говорил, чувствовалось, что у его господина не осталось никаких надежд. Мы сказали ему, что у нас с англичанами доброе согласие и мы отнюдь не желаем войны. Монсеньор дю Люд, что был со мной, рискнул даже спросить у него, не знает ли он, где хранятся наличные деньги его господина. И я испугался (поскольку это был очень преданный слуга), что коннетабль поймет, в каком он положении и что его ожидает, и ударится в бегство, тем более что всего лишь год назад над ним уже нависала опасность. Но в своей жизни, как здесь, так и в других местах, я мало видел людей, которые умеют бежать вовремя: одни не надеются, что их примут и дадут убежище в соседних странах; другие слишком привязаны к своему добру, женам и детям. И по этой причине погибло много знатных людей.

Когда мы доложили обо всем королю, он позвал секретаря. С ним были только монсеньор Говард, служитель короля Английского, ничего не знавший о том, что готовилось коннетаблю, сеньор де Конте, вернувшийся от герцога Бургундского, и нас двое, которые побеседовали с Рапином. Король продиктовал письмо коннетаблю и сообщил ему о том, что он делал накануне и в день заключения перемирия, что у него много важных дел и ему не хватает такой головы, как его, коннетабля. Затем он повернулся к англичанину и монсеньору де Конте и сказал им: «Я не думаю, что мы получим тело, но голова-то будет у нас, а тело уж пусть остается». Письмо это было вручено Рапину, и он счел его благой вестью; ему показались весьма дружественными слова короля о том, что ему очень не хватает такой головы, как голова его господина, ибо он не понимал их смысла(47).

Король Английский переслал королю доверительные письма коннетабля, написанные ему, и сообщил все, что тот ему когда-либо говорил. Таким образом, вы можете понять, каково было его положение между этими тремя могущественными людьми, если каждый из них желал ему смерти(48).

Король Английский, получив свои деньги, прямым путем двинулся в Кале, причем большими переходами, ибо боялся ненависти герцога Бургундского и местных жителей. И в самом деле, когда его люди отклонялись от пути, то кто-нибудь всегда обретал упокоение в кустах. В заложниках он оставил, как и обещал, монсеньора Говарда и мессира Джона Чейна, но до того времени, пока не пересечет моря.

Вы уже слышали в начале рассказа об английских делах, что королю Английскому этот поход был отнюдь не по сердцу. Еще в Англии, в Дувре, до того как взойти на корабль и пуститься в плавание, он вступил в сношения с нами. И пересечь море он вынужден был по двум причинам: во-первых, потому, что этого желало все его королевство по привычке, сохранившейся с прежних времен, и на него оказывал давление герцог Бургундский; а во-вторых, чтобы оставить себе весьма крупную сумму денег из тех, что он собрал в Англии на этот поход. Ибо, как Вы слышали, английские короли взимают деньги лишь со своего домена, если только они не ведут войну с Францией.

Чтобы успокоить своих подданных, король прибег к такой хитрости. Он захватил с собой 10 или 12 человек как из Лондона, так и из других английских городов — толстых и тучных, которые были главными, кто в общинах Англии ратовал за этот поход и набор мощной армии. Король разместил их в прекрасных палатках, но это была отнюдь не та жизнь, к какой они привыкли, — и они бысто устали. Они полагали, что когда они пересекут море, то через три дня состоится сражение. Король Английский подогревал их сомнения и страхи и подводил к мысли о добром мире, чтобы по возвращении в Англию они помогли ему заглушить ропот, который мог подняться в связи с его возвращением. Ведь никогда еще король Английский начиная с короля Артура, не перевозил разом за море столько людей. А вернулся он очень скоро, как Вы слышали, и у него осталось много денег из тех, что он собрал в Англии для уплаты солдатам. Таким образом, он выполнил большую часть того, к чему стремился. Он был совсем не приспособлен к тем трудам, что неизбежно выпадают на долю короля Английского, если он намерен завоевывать что-либо во Франции. К тому же в то время наш король немало позаботился об обороне, хотя и не сумел бы полностью предохранить себя от врагов, ибо их было слишком много.

У короля Английского было еще одно большое желание — заключить брак короля Карла VIII, ныне царствующего, со своей дочерью; этот брак вынудил его закрыть глаза на многие вещи, что было очень выгодно нашему королю.

Когда англичане переправились в Англию, за исключением заложников, оставшихся при короле, король отправился в маленький городок под названием Вервен близ Лана, на границе с Эно; а тем временем в Авен должны были приехать канцлер Бургундии и другие послы герцога Бургундского вместе с сеньором де Конте; на этот раз король желал полного примирения. Это великое множество англичан его напугало, ибо в свое время он насмотрелся на их деяния в этом королевстве и не хотел, чтобы они вернулись.

Король получил известие от канцлера, просившего, чтобы он прислал своих людей к одному мосту на полпути от Авена до Вервена, где он будет ждать их со своими спутниками. Король сообщил ему, что прибудет сам; но некоторые, с кем он общался, отговаривали его(49). Однако он поехал и взял с собой заложников-англичан, которые присутствовали при его приеме послов, приехавших в сопровождении множества лучников и других военных. В тот час у них не было беседы с королем, и их повели на обед.

Один из этих англичан, начавший раскаиваться в заключенном договоре, сказал мне у окна, что если бы они видели много таких воинов при герцоге Бургундском, то, вероятно, не заключили бы мира. Монсеньор де Нарбонн, который ныне является монсеньором де Фуа, услышал эти слова и сказал: «Неужто вы столь наивны, чтобы думать, будто у герцога Бургундского нет большого числа таких воинов? Он только отослал их набраться сил. Но ведь у вас было столь сильное желание вернуться, что 600 бочек вина и пенсия, выданная королем, быстро возвратили вас в Англию».

Вспылив, англичанин заявил: «Вот так все нам говорят, насмехаясь нами. Вы называете деньги, что нам дал король, пенсией? Но это дань. И клянусь святым Георгием, вы сможете так говорить до тех пор, пока мы не вернемся». Я прервал их разговор и обратил его в шутку, но англичанин остался недоволен и сказал пару слов об этом королю, который чрезвычайно разгневался на сеньора де Нарбонна.

На сей раз король недолго беседовал с упомянутым канцлером; они договорились, что бургундцы приедут в Вервен, что те и сделали, поехав вместе с королем. По прибытии в Вервен король поручил заняться ими и другими мессиру Танги дю Шастелю и мессиру Пьеру д'Ориолю, канцлеру Франции. Обе стороны начали выдвигать большие претензии, и каждая настаивала на своем. Вышеупомянутые лица пришли к королю и сказали, что бургундцы вели надменные речи, но с них быстро сбили спесь; они сообщили и их предложения, которыми король был весьма недоволен. Он сказал, что все эти предложения делались много раз, но что речь идет не об окончательном мире, а только о перемирии и что он не желает, чтобы и далее велись эти разговоры, и потому сам хочет говорить с ними. И он пригласил бургундского канцлера и других послов в свою комнату, где вместе с ним были только ныне покойный адмирал — бастард Бурбонский, монсеньор де Бушаж и я. Было заключено перемирие на девять лет, по которому каждый оставался при своем(50). Но послы умоляли короля пока не оглашать условий перемирия, чтобы спасти честь герцога, который поклялся не заключать его до тех пор, пока не пройдет некоторое время после отъезда короля Английского из этого королевства, и чтобы не казалось, что он признал договор о перемирии, заключенный Английским королем(51).

Король Английский, сильно раздосадованный тем, что герцог не пожелал признать договор о перемирии, и извещенный о том, что король обсуждает с герцогом условия другого перемирия, послал очень близкого к себе человека, рыцаря по имени Томас Монтгомери, к королю в Вервен, в то время когда король договаривался с людьми герцога Бургундского о том перемирии, о котором я говорю. Мессир Томас обратился к королю с просьбой соблаговолить не заключать с герцогом иного перемирия, чем то, что уже заключено. А также просил не соглашаться на передачу герцогу Сен-Кантена и предложил королю, что если он пожелает продлить войну с герцогом Бургундским, то король Английский согласен ради него и ему в помощь вновь пересечь море в будущий сезон, лишь бы король возместил ему убытки, которые он понесет по той причине, что пошлина на шерсть в Кале ничего тогда не даст(52)(эта пошлина, бывает, достигает 50 тысяч экю), и оплатил содержание половины английской армии, тогда как король Англии оплатит содержание другой ее половины. Король выразил безмерную признательность королю Английскому, подарил мессиру Томасу кое-что из посуды, но предложение о совместном ведении войны отклонил, сказав, что перемирие уже согласовано и что оно то же самое, какое заключили и они, два короля, и на тот же срок — в девять лет, но что герцог пожелал иметь особую грамоту; он извинялся, как только мог, чтобы успокоить посла, который уехал назад вместе с теми, что оставались у нас заложниками.

Король ликовал, узнав о предложениях короля Английского; при этом присутствовал и слышал все только я. Надо думать, что было бы весьма опасно предлагать королю Английскому вернуться, ибо ничего не стоит разжечь вражду между французами и англичанами когда они оказываются вместе, а бургундцам и англичанам нетрудно вновь прийти к согласию, и поэтому желание заключить перемирие с бургундцами у короля только возросло.

ГЛАВА XII

Перемирие заключено — возобновились переговоры по поводу коннетабля; короче говоря, было принято то, о чем договорились в Бувине и что я изложил выше. Обе стороны обменялись соответствующими грамотами, скрепленными печатями. В соответствии с этой договоренностью герцогу были обещаны Сен-Кантен, Ам и Боэн, все имущество коннетабля, находящееся во владениях герцога, и вся его движимость, где бы она ни находилась; обсудили также, каким образом осаждать Ам, где жил коннетабль, и решили, что первый, кто его схватит, должен в течение восьми дней или свершить над ним суд, или передать его другому.

Все это быстро привело к тому, что лучшие люди коннетабля, как монсеньор де Жанлис и другие, испугались и начали его покидать. Коннетабль, зная, что король Английский переслал его письма и сообщил все, что знал о нем, а также что его враги должны заключить перемирие, сильно встревожился и стал просить у герцога Бургундского охранной грамоты, дабы он мог приехать и рассказать ему о вещах, которые его непосредственно касаются. Герцог поначалу отказался, но в конце концов послал ему грамоту.

Много мыслей приходило в голову этому могущественному человеку насчет того, как ему скрыться, ибо он обо всем был осведомлен и видел дубликат грамоты, составленной против него в Бувине. Однажды он даже обратился к некоторым своим приближенным лотарингцам, решив вместе с ними бежать в Германию с большой суммой денег, ибо дорога была безопасной, купить на Рейне крепость и оставаться там до тех пор, пока удастся договориться с одной из сторон. Но затем он решил все же держаться в своем добром замке Ам, который стоил ему многих денег, ибо он подготовил его для того, чтобы отсидеться в нем в момент крайней опасности, и снабдил всем необходимым настолько, насколько только можно представить. Однако он не мог найти верных людей, которые бы остались с ним, ибо все, кто ему служил, были уроженцами сеньорий того или другого государя(53). Он не осмеливался им полностью открыться потому, вероятно, что испытывал сильный страх, хотя я уверен, что он нашел бы немало таких людей, которые бы его не бросили. Ему нужно было бояться не того, что его осадят два государя, а того, что осадит один, ибо двум армиям прийти к согласию невозможно.

Последним его решением было отправиться к герцогу Бургундскому с этой охранной грамотой; и он взял только 15 или 20 всадников и пошел в Монс в Эно, где находился сеньор д'Эмери, главный бальи Эно, самый близкий друг, какой был у коннетабля. Там он и остановился в ожидании вестей от герцога Бургундского, который начал войну против герцога Лотарингского, поскольку тот послал ему вызов во время осады Нейса и нанес большой ущерб его области Люксембург.

Как только король узнал об отъезде коннетабля, он решил не допустить того, чтобы коннетабль вернул себе дружбу герцога Бургундского, и срочно собрав 700 или 800 кавалеристов, двинулся с ними к Сен-Кантену, будучи хорошо осведомлен о положении в городе. Когда он подошел к городу, ему вышли навстречу с изъявлением покорности, и он велел мне войти в город и определить квартиры. Я так и сделал; затем вступила кавалерия, а после нее король, которого хорошо приняли жители. Часть людей коннетабля ушла в Эно.

Король сразу же известил герцога Бургундского о взятии Сен-Кантена, дабы отнять у него надежду овладеть городом с помощью коннетабля. И герцог, узнав эти новости, велел сеньору д'Эмери, своему главному бальи в Эно, расставить стражу в Монсе, дабы коннетабль не мог выехать, и запретить ему покидать свое жилище. Бальи не осмелился не повиноваться и выполнил это. Однако охрана была не столь бдительной, чтобы один человек не мог бы бежать, если бы пожелал.

Что же после этого можно сказать о Фортуне? Ведь человек держался между двумя враждующими друг с другом государями, имел под рукой столь сильные крепости и вот уже 12 лет как держал четыре сотни кавалеристов, при которых сам же был контролером и набирал кого хотел; был очень мудрым и храбрым рыцарем и много повидал; имел большие наличные деньги — и этот человек, упав духом, оказался в такой опасности и безо всякой помощи! Можно сказать, что обманщица Фортуна отвернулась от него. Но вернее будет сказать, что эта великая тайна — не дело рук Фортуны, ибо Фортуна — ничто, всего лишь поэтическая выдумка; если принять во внимание все вышесказанное и многое другое, о чем я не упоминал, то следует заключить, что от него отвернулся господь. И если бы у человека было право судить,— а его нет, особенно у меня,— то я бы сказал, что разумной причиной его наказания было то, что он всегда изо всех сил старался поддержать вражду между королем и герцогом. Именно их вражда позволяла ему сохранять большую власть и высокое положение; и ему немногое нужно было делать, чтобы их вражда не утихала, поскольку те были натурами слишком разными.

Поистине невежественны те, кто верит в существование Фортуны или чего-либо подобного, что могло бы навлечь на столь мудрого человека ненависть сразу трех государей, которые за свою жизнь ни в чем не пришли к согласию, кроме этого дела; и их согласию не помешало даже то, что король Английский был женат на племяннице коннетабля и необыкновенно любил всех родственников своей жены, особенно из дома Сен-Полей. Бесспорно и несомненно то, что его своей милостью господь, коли он стал врагом этих трех государей и не нашел ни одного друга, который отважился бы его укрыть однажды ночью. И кроме бога, никакая Фортуна руку к этому не прилагала. Так было и будет со многими другими, на которых после великого преуспеяния обрушиваются великие бедствия.

После ареста коннетабля король потребовал от герцога или выдать его, или поступить так, как записано в договоре. Герцог ответил, что он так и сделает, и велел отправить коннетабля под строгой охраной в Перонн.

К тому времени герцог уже взял несколько крепостей в Лотарингии и Баре и осаждал Нанси, который храбро оборонялся. У короля была многочисленная кавалерия в Шампани, которая внушала страх герцогу, ибо перемирие не предусматривало, что он может разгромить герцога Лотарингского, бежавшего к королю. Монсеньор де Бушаж и другие послы короля оказывали на герцога сильное давление, чтобы он выполнил условия договора. Он все обещал; восьмидневный срок, в течение которого он обязан был или выдать коннетабля, или устроить над ним суд, истек, и прошло еще более месяца. Но, чувствуя этот нажим, он испугался, как бы король не помешал ему захватить Лотарингию,— а это дело он очень хотел довести до конца, дабы иметь проход из Люксембурга в Бургундию и соединить все свои сеньории в одно целое (ибо, заполучив это небольшое герцогство, он мог бы проехать по своей земле от Голландии до Лиона). Поэтому он написал своему канцлеру и сеньору де Эмберкуру, о которых я достаточно много говорил и которые оба были врагами и недоброжелателями коннетабля, чтобы они отправились в Перонн и в указанный день передали коннетабля посланцам короля, ибо оба вышеназванных обладали полной властью в отсутствие герцога; он сообщил также сеньору д'Эмери, чтобы выдал коннетабля.

Тем временем герцог обстреливал город Нанси, где было много храбрых людей, державших оборону. Один герцогский капитан по имени граф Кампобассо, изгнанный из своего родного королевства Неаполитанского за поддержку анжуйцев(54), вошел в сношения с герцогом Лотарингским (ибо монсеньор Лотарингский, будучи ближайшим родственником и наследником Анжуйского дома, сумел найти способ его перетянуть; к тому же граф был предан Анжуйскому дому, чью сторону он держал в Неаполитанском королевстве, заплатив за это изгнанием, и это также его толкало к измене своему господину и переходу к герцогу Лотарингскому) и обещал ему затянуть осаду и сделать так, чтобы возникла нехватка во всем том, что необходимо для взятия города. Он легко это мог сделать, поскольку был главным начальником армии, и поступил он коварно по отношению к своему господину, как я позднее скажу. Но это было как бы приуготовление к тем бедам, которые приключились с герцогом Бургундским впоследствии.

Я полагаю, что герцог надеялся взять город до дня выдачи коннетабля, чтобы его не выдавать. Возможно, он учитывал то, что если король заполучит коннетабля, то станет больше благоволить к герцогу Лотарингскому, чем раньше. Король был осведомлен о предложениях графа Кампобассо, но не вмешивался в это дело, он не желал предоставлять герцогу Бургундскому свободу действий в Лотарингии по многим причинам и держал большое число солдат близ этой области.

Герцогу не удалось взять Нанси до того срока, который был назначен для выдачи коннетабля. Поэтому на следующий день, после того как срок истек, его люди охотно выполнили приказ своего господина, поскольку ненавидели коннетабля, и у пероннских ворот передали его в руки адмирала Франции бастарда Бурбонского и монсеньора де Сен-Пьера, которые отвезли его в Париж. Мне говорили что три часа спустя примчались гонцы от герцога с приказом не выдавать коннетабля, но было уже поздно.

В Париже начался процесс над коннетаблем. Король всячески торопил суд. Были назначены люди для ведения процесса; они рассмотрели те материалы против коннетабля, которые представил король Английский, о чем Вы слышали выше,— и в конце концов коннетабль был приговорен к смерти и конфискации имуществ.

ГЛАВА XIII

Эта выдача коннетабля кажется очень странной; и говорю я так не потому, что хочу оправдать коннетабля или возвести вину на герцога Бургундского, перед которым тот был сильно виноват. Но ведь герцогу Бургундскому, столь могущественному государю из столь славного и почтенного дома, не было никакой нужды выдавать ему охранную грамоту, чтоб его схватить; и что за жестокость — послать его из жадности на верную смерть. Совершив это великое бесчестье, герцог и начал терпеть неудачи. Так что если присмотреться к тому, что господь свершил в наше время и вершит ежедневно, то кажется, что он ничего не желает оставлять безнаказанным, и ясно видно, что эти необычные вещи идут от него, ибо они сверхъестественны и представляют собой его кару, насылаемую неожиданно, особенно на тех, которые прибегают к насилию и жестокости и которые, понятно, не могут быть людьми маленькими, а являются всесильными — или сеньорами, или владетельными государями.

Долгие годы процветал Бургундский дом — лет 100 или около того — во время правления четырех его представителей(55) и был так уважаем, как никакой другой в христианском мире, ибо, хотя и были дома более могущественные, они жили в печали и горести, а этот всегда наслаждался счастьем и преуспеянием.

Первым господином этого дома был Филипп Храбрый, брат Карла V, и он женился на дочери Фландрии, графине этой области, а также Артуа, Бургундии, Невера и Ретеля(56). Вторым был Жан. Третьим — добрый герцог Филипп, который присоединил к своему треть герцогства Брабант, Люксембург, Лимбург, Голландию, Зеландию, Эно и Намюр. Четвертым же был этот герцог Карл, который после кончины отца стал одним из самых богатых государей христианского мира; у него было больше драгоценностей, посуды, ковров, книг и белья, чем можно было бы найти в трех самых могущественных домах. Наличных денег, правда, у других домов было больше, ибо герцог Филипп долгое время совсем не взимал налогов, но тем не менее у него было наличными более 300 тысяч экю. Карл получил в наследство и мир с соседями, который, однако, продлился недолго. Но я совсем не хочу возлагать на него вину за начало войны, поскольку этому достаточно посодействовали и другие.

Его сеньории сразу же после смерти его отца предоставили ему от всей души и без особых оговорок помощь на десять лет, каждая область отдельно, исключая Бургундию, и это могло приносить ему 350 тысяч экю ежегодно. В то время, когда он выдал коннетабля, он собирал более 300 тысяч, да имел еще наличными свыше 300 тысяч экю, а все захваченное им имущество коннетабля не стоило и 80 тысяч экю, денег же у того было только 76 тысяч. Таким образом, основания для того, чтобы совершить столь большую ошибку, были невелики.

Господь уготовил ему противника малосильного (это — герцог Лотарингский), совсем юного и неопытного; дал ему в слуги лживого и коварного человека, которому он более всего доверился(57), и наделил подозрительностью к своим подданным и добрым слугам. Разве это не верные признаки тех приуготовлений, кои делает господь еще со времен ветхозаветных, когда желает сменить кому-либо судьбу добрую на злую и из счастья повергнуть в беду? Но у того никогда не смягчалось сердце, и вплоть до самого своего конца он считал, что процветанием он обязан своему уму и доблести.

Еще до того, как выдать коннетабля, он проникся сильным недоверием или презрением к своим подданным, ибо послал набрать 1000 копий среди итальянцев, и их было очень много с ним под Нейсом. Граф Кампобассо имел 400 легких кавалеристов или более, но земель у него не было, так как из-за войн, которые вел Анжуйский дом, коему он служил, в Неаполитанском королевстве, он был изгнан и лишен своих владений; он жил в Провансе с королем Рене Сицилийским или с сыном герцога Жана, герцогом Никола, после смерти которого герцог Бургундский и принял на службу некоторых о слуг, особенно итальянцев,— таких, как названный мной граф Кампобассо, Джакомо Галеотто, очень храбрый почтенный и верный дворянин, и некоторые другие.

Граф Кампобассо, когда ездил в Италию, получил от герцога тысяч дукатов, чтобы набрать свою роту. Проезжая через Лион, он договорился с одним медиком по имени мэтр Симон Павийский и него через него королю, что если король пожелает сделать для него то, что он попросит, то по возвращении он сможет выдать ему прямо в руки герцога Бургундского. Это было сказано монсеньору де Сен-Пьеру, который находился тогда в Пьемонте в качестве королевского посла. Вернувшись и разместив свои войска в графс, Марль, он вновь предложил королю, что как только он приедет в лагерь своего господина, то легко сможет или убить его, или взять в плен, и объяснил, каким образом он это сделает: герцог-де часто объезжает войско на небольшой лошади с малой свитой — это соответствовало истине — и тогда-то его легко убить или схватить. Предлагал он еще и другое: если король и герцог сойдутся на поле боя друг против друга, то он со своей кавалерией перейдет на сторону короля, если будут приняты некоторые его условия.

Король проникся презрением к этому человеку за его вероломство и, пожелав проявить великодушие по отношению к герцогу Бургундскому, передал ему все это через сеньора де Конте, о котором я говорил; но герцог не поверил этому, решив, что король преследует какие-то другие цели, и еще более возлюбил этого графа. Господь, как видите, помутил ему рассудок в тот момент, коли он не внял ясным предупреждениям короля.

Но сколь коварным и вероломным был тот, о ком я говорю, столь же добрым и преданным был Джакомо Галеотто, проживший еще долгое время и умерший в большой славе и почете(58).

Пятая книга

На главную страницу

Hosted by uCoz